Как в психиатрических больницах содержатся душегубы, маньяки и людоеды

Рассказывая про места лишения свободы, не забудем о психиатрических больницах закрытого типа. Каждый первый там убийца, есть маньяки, людоеды, но официально они невиновные. То есть признаны невменяемыми. До 1988 года такие заведения относились к системе МВД, ныне закреплены за Минздравом, но охрану выполняют сотрудники ФСИН. Такой концентрации крови на руках можно встретить только в колонии для пожизненно осуждённых.

Начнём, пожалуй, от частного к общему. Расскажу про питерскую тюремную психиатрическую больницу, которая находится совсем близко с Александро-Невской лаврой. Личные впечатления дорогого стоят. Немного в режиме репортажа и походного интервью. Тюремная психушка в Питере, а всего их в России 7 штук, разместилась в бывшем здании женской тюрьмы, которая была по этому адресу, улица Хохрякова, до середины прошлого века. На входной двери никаких опознавательных табличек – лишняя реклама учреждению не нужна. За дверью начинается КПП – все, как в обычном изоляторе. Но это только первое впечатление. На самом деле здесь тюрьма, да не тюрьма.

Прошел в кабинет начальника отдела охраны Александра Аникина. Майор юстиции. Он сразу же пояснил диспозицию: сотрудники ФСИН охраняют больницу только по периметру её территории, в лечебных же отделениях они не появляются, за исключением чрезвычайных ситуаций. Там работают врачи-психиатры. Аникин поделился наболевшим: «Мы, отдел охраны, работаем в юридическом вакууме. В 1991 году был принят закон о милиции, в 1993 году – закон о пенитенциарной системе, но нигде нет ни слова про тюремные больницы! Кто их должен охранять? В итоге получается такая ситуация: больница закреплена за Минздравом, а мы, охрана, не имеем права появляться в лечебных отделениях и, более того, не имеем права применять никаких спецсредств – это оружие, дубинки, собаки. Все дело в том, что в подобных учреждениях находятся официально свободные люди – не осуждённые, не подследственные, а просто больные. Даже не говорится, что эти люди совершили преступления – «деяния», вот как это называется! Независимая врачебная комиссия признала их душевнобольными, по решению суда они помещены сюда. Раз в полгода комиссия их проверяет. Если признает здоровыми, то люди, совершившие «деяния», выходят на свободу без всякой судимости».

— Александр Евгеньевич, за какие «деяния», в основном, попадают сюда люди?

— Девять человек из десяти помещены сюда за убийства. На некоторых по два-три трупа. Убийства совершались преимущественно на бытовой почве.

— Насколько здесь лучше условия, чем в изоляторе или колонии?

— Условия, безусловно, в больнице лучше. Взять питание. Тут и мясо, и рыба, сыр, кефир. Полноценное питание. Все же в изоляторах и колониях больше сидят на каше. Опять-таки, нет ограничения на свидания, передачки. Все как в самой обычной клинике, больнице. Больные ценят комфорт, а то бежали бы отсюда косяками.

— Если вам запрещено применять спецредства, то как охрана действует при различных ЧП?

— Да, теоретически мы даже не имеем права схватить больного за пятку, если он полезет через забор на волю. Но мы всё-таки предотвращаем побеги. При мне их было четыре: в двух случаях больные всё-таки вырывались на свободу, их задерживали уже на воле. А ЧП в больнице случаются регулярно.

Вот самые громкие из них, пока касаемся только питерской больницы. 19 мая 2004 года один душевнобольной нанес восемнадцать ножевых ранений медсестре. Сотрудник охраны пытался помешать ему, и сам получил ранение в живот. Медсестра выжила чудом. Больной работал на пищеблоке, поэтому у него был в свободном доступе нож. Он заперся в подвале, поджог себя, еле его вытащили, проведя переговоры. Через семь лет двое больных взяли в заложники медсестру. Аникин рассказывает: «Нам дали команду не вмешиваться. Восемь часов велись переговоры при участии полиции. Всё-таки удалось обойтись без жертв. Уговорили бросить нож. А в 2011 году больной нанес другому больному пятнадцать ножевых ранений. Тоже был доступ к ножу. Вообще между больными драки часто происходят – мы разнимаем. Все это потому, что мы не можем вести профилактическую и оперативную работу среди больных, устраивать обыски. У врачей же другие заботы, они не могут выполнять нашу работу».

— Есть ли среди нынешних больных маньяки?

— В настоящий момент нет. Есть каннибал Кузиков, который съел своего соседа. О нём ещё показывал репортаж нынешний иноагент Александр Невзоров* в «600 секундах» в начале 1990-х. (На самом деле в программе «Дикое поле», выходившей на ОРТ, репортаж назывался «Повар»; Кузиков скончался в питерской психушке четыре года назад – прим. авт.)

— Много ли среди здешних больных тех, кто прошел тюрьмы и колонии?

— Да, уголовников хватает.

— Устанавливают ли они здесь свои порядки, делятся на касты? Есть ли «обиженные»?

— Естественно, люди прошедшие лагеря, пытаются и здесь устроить подобие блатного мира. Есть и «обиженные», однако отдельных палат для них не предусмотрено. Мы не тюрьма.

— Если больной совершает уже непосредственно в психбольнице новое преступление, он подлежит уголовному преследованию?

— Если врачебная комиссия по-прежнему считает его больным, то нет. Расскажу на эту тему такую историю. 1992 год. Больной захватил заложника. Прибыл тюремный спецназ «Тайфун» с решением ликвидировать преступника снайперским выстрелом. Но главный врач больницы упросил этого не делать. Вместо этого он вызвал бабушку больного захватчика. Та за несколько часов уговорила его отпустить заложника. Прошло 4 года. Этого больного комиссия признала однажды здоровым, и он отправился домой. Где, первым делом, зарезал свою бабушку. И был возвращен к… нам. Опять лечится! Таких вот возвращенцев у нас много.

— Попадают ли сюда мнимые больные, за деньги?

— Думаю, да. Таких случаев и во всей России немало.

Но интересно поговорить с врачом, который смотрит на постояльцев психиатрической больницы тюремного типа несколько другими глазами. Небольшой диалог с Александром Голубевым, бывшим заместителем главного врача питерской особой психушки. Ему тоже задал вопрос относительно симулянтов.

— Я со своим опытом прекрасно вижу таких мнимых больных. Я им сразу говорю: сидите тихо, и не высовывайтесь, а то начнём по-настоящему лечить. Укольчики/// Что касается того, как они сюда попадают, то все вопросы к независимой комиссии, которая определяет, здоров человек или нет. Мы же ничего уже сделать не можем. По старому УПК мы могли направить человека на повторную психиатрическую экспертизу. Согласно новому УПК (а принимался он, как говорят, при лоббировании криминальных структур в начале 90-х) этого делать уже нельзя.

— Александр Геннадиевич, имеют ли права больные пользоваться мобильными телефонами?

— Почему нет, имеют. Но делается это так: телефоны находятся у медсестры, больные, когда им надо позвонить, подходят и берут. Что касается запрещенных предметов, то мы регулярно проводим обыски. Это, кстати, делается и в обычных психиатрических клиниках.

— Какую подготовку проходят медицинские работники, которым приходится ежедневно сталкиваться с убийцами, маньяками?

— Не сказал бы, что у нас здорово с кадрами. Работа тяжелая, опасная. К примеру, привозят к нам больного: он серийный убийца, конвоируют его в наручниках здоровенные полицейские автоматчики. У нас же наручники ему снимают, а дальше охраняет его нянечка пенсионного возраста… Но, конечно, все равно персонал больницы должен представлять, с кем имеет дело. Знать какие-то законы криминального мира.

— Что делать, если больной отказывается, допустим, от уколов?

— Да то же, что и в обычной психиатрической больнице. Санитары подержат. Если человек постоянно нарушает режим – его нужно интенсивно поколоть «успокоительным».

— Насколько подобного рода больные вообще поддаются лечению?

— Сложный вопрос. Некоторые больные не выйдут отсюда никогда. У нас в питерской больнице есть два человека, которые находятся в больнице уже по 27 лет. Конечно же, они останутся тут до конца своих дней. Опасные больные содержатся поодиночке в помещениях камерного типа. С обитыми матрасами стенами, конечно. Чтобы не бились головой о стену.

— Как часто случаются самоубийства?

— Стабильно – раз в год. Раз в десять лет в среднем случается убийство больного больным. Постоянно совершаются нападения на медицинских сестер.

— Какая болезнь в сдешней клинике самая «популярная»?

— Шизофрения, конечно. За последний десяток лет заметно выросло число олигофренов. Самые здоровые из больных бодрятся, как могут.

Наш корреспондент пообщался, конечно, и с самими больными. Александр Голубев посоветовал: не надо спрашивать их о «деяниях». В реабилитационном отделении находятся самые здоровые из больных. Они уже на пути к выздоровлению, на пути домой. На лицах этих людей уже почти нет того специфического «дебиливатого» выражения, по которому сразу узнаешь душевнобольных.

Зашли в одну палату. Там находился Коля из Иркутской области. Приходу журналиста он даже обрадовался – говорил много и охотно. Рассказал, что больше всего ему не хватает общения с близкими, а вот политические новости с воли его ничуть не интересуют. Ещё поведал, что постоянно играет тут в мини-футбол – в прогулочном дворике, шесть на шесть. Было заметно, что Коля старается угодить врачам – говорит с каким-то преувеличенным энтузиазмом, старается всячески подчеркнуть, как здорово он себя чувствует. Примерно так же вел себя и Алексей из Уссурийска. Вот его сбивчивая, зато без купюр, речь: «У нас тут отличный продуктовый ларек – прайс-лист на целых три страницы! Ещё мы учимся в школе! При нашем реабилитационном отделении действует программа анонимных алкоголиков. Помогает! Ещё можно изучать компьютеры, вот так. Можно книги писать, я вот хочу. Потому что современные писатели детективов совершенно не знают, о чём пишут. Не по понятиям пишут. У нас тут многие пишут книжки. У нас тут вообще много талантливых».

Тюремная психушка оставила парадоксальное впечатление. Здесь, как ни в каком другом месте лишения свободы (кроме тюрем для «пожизненников») много опаснейших душегубов. Которых непосредственно в камерах-палатах охраняют лишь врачи, преимущественно женского пола. Опять-таки, любая тюрьма или колония не сможет «похвастаться» таким количеством разнообразных ЧП (убийств, драк, суицидов, побегов). И здесь не вина службы охраны, а юридическая беда. Ко всему прочему, по словам врачей, всегда 10-15% от общего числа больных – симулянты. Это опаснейшие преступники, которые по каким-то причинам (все вопросы – к независимой медицинской комиссии) попадают в такие условия, что, совершив несколько убийств, они уже через три-четыре годика могут оказаться на свободе. Ну и, наконец, ещё вот что: полузеки тюремных «дурок», пользуясь своим статусом невменяемых, могут совершать новые и новые убийства. Прямо в больнице. И ничего за это им не будет. У них своеобразная лицензия на убийство, как у Джеймса Бонда.

Согласно последнему масштабному исследованию ФСИН России, половина российских зеков имеют психические расстройства разной степени тяжести. И все они теоретически имеют право претендовать на лечение в тюремных психлечебницах. Если Россия и дальше будет идти по пути «европейских ценностей» и «гуманизации пенитенциарной системы», то, вполне возможно, что половину тюрем придётся перепрофилировать под психушки. Где будут «лечиться» опаснейшие преступники. С лицензией на убийство.

Раз в полгода больные преступники проходят специальное медицинское освидетельствование, по итогам которого человека могут выпустить на свободу.

Расскажем три истории пациентов таких спецпсихушек.

Корреспонденту «Нашей версии» поведал о пребывании в одной из таких клиник Сергей К. (просил не раскрывать его полные личные данные). Он совершил кражу ещё в 1997 году. Суд, после медицинского освидетельствования, на котором Сергей был признан невменяемым, принял решение поместить его в специальную закрытую клинику. Называть мы её тоже не будем, так как вещи, творившиеся там, и о которых рассказал Сергей и ещё два пациента, просто шокируют. Его в первой клинике (были и другие) заразили туберкулёзом. Причём врачи пытались это скрыть до последнего. Хорошо, мама Сергея оказалась женщиной активной, бывшей помощницей депутата Госдумы, и даже выиграла суд, который признал вину врачей и даже заставил выплатить ей компенсацию в размере… 10 тысяч рублей. Но не это самое страшное. Врачи раз за разом, каждые полгода, отказывали Сергею в выходе — нет, даже не на свободу, а на перевод в обычную психиатрическую больницу. При этом, напомним, преступное деяние Сергея К. заключалось всего лишь в краже, причём первой в жизни. Есть мнение, что врачи просто боялись огласки, ведь по идее кто-то должен был ответить за заражение пациента туберкулёзом в стенах больницы. Некоторые врачи признавались матери больного, что тот ведёт себя совершенно спокойно, много читает, находится на реабилитационном отделении, а не среди буйных. Но поди ж ты… В итоге в клиниках закрытого типа человек, совершивший кражу, провел более десяти лет! И только пару месяцев назад специальная медицинская комиссия наконец признала, что у Сергея в результате лечения сейчас положительная динамика в состоянии, у него отсутствуют выраженные психоподобные проявления, опасные тенденции, в связи с чем по своему психическому состоянию не представляет особой опасности для себя и других лиц и не нуждается в принудительном лечении в условиях психиатрического стационара специализированного типа с интенсивным наблюдением.

Казалось бы, история Сергея К. имеет счастливый конец. Но это как сказать. Всю молодость (более десяти лет) он провел в спецпсихушке, где его заразили туберкулёзом. Наверное, лучше было бы получить свой срок за кражу, отсидеть пару лет, и больше об этом не вспоминать.

Вот что рассказывал автору вышедший на свободу из спецлечебницы Григорий З., верить ему или нет, каждый пусть решает сам: «Когда я попал в больницу, то и правда слабо соображал, что творилось вокруг — реактивное состояние. Потом я стал присматриваться, что к чему, осмысливать происходящее. Я поразился, что среди больных много совершенно адекватных людей, которые просто отсиживались в больничке. Со свечкой не стоял, платили они кому-то за то, чтобы попасть на этот режим, или как ещё получилось, но таких людей было немало. Врачи, конечно, были в курсе. Когда пошел второй год моего пребывания там, я с удивлением выяснил, что в больнице есть свои «петухи», но их нельзя пользовать без разрешения врачебной администрации — ей надо платить за секс. Просто сутенеры какие-то… Знаю, что некоторых парней, особенно тех, которые были совсем «овощами», превращали в «петухов» насильно. Знаю, что грешили этим и санитары. Впрочем, если врачи понимали, что ты тоже все понимаешь, они относились к тебе просто равнодушно — не закалывали, и то уже хорошо».

Ещё один бывший сиделец, пардон, пациент одной из спецклиник, который попросил скрыть не только фамилию, но даже и имя, рассказал, что в его больнице практиковались поборы, как это принято на зонах. То есть родственники должны были платить чёткий ежемесячный тариф за то, чтобы больного не закололи до того состояния, что он больше уже никогда не выйдет из образа слюнявого товарища. Также этот человек поведал, что в его клинике отсиживались различные авторитеты, которых врачи помещали в шикарные палаты, где они там проводили дни и ночи за игрой в карты, употребляя алкоголь и наркотики.

Автор общался с тюремными врачами, в том числе и из той клиники, про понятия которой только что рассказывал бывший больной. Так вот, эти врачи не стали скрывать, что у них отсиживаются вполне здоровые преступники. Мнимые больные, как у Мольера и Шарпантье.

«Но мы тут ни при чем, — говорят врачи. — Все вопросы к медкомиссии и суду, которые сочли этих людей нуждающимися в лечении. Мы со своей стороны, говорим им, чтобы сидели тихо и не высовывались. Уж тем более, не устраивали пьянки. Почему их вскорости освобождают, как вполне вылечившихся? Тут опять вопрос не к нам. Проверяет больных опять-таки специальная врачебная комиссия, независимая от нас».

На этот счёт вспоминается бородатый советский анекдот:

В кабинете психиатра врач спрашивает:

— На что жалуетесь?

— Мне постоянно кажется, что меня кто-то преследует.

— И давно это с вами?

— С тех пор, как я бежал из тюрьмы.